Я – инквизитор - Страница 41

– Нет проблем. Двадцать человек на неделю тебе хватит? На своем транспорте.

– Вполне.

– Дам. И своих построй. Не бойцы, а гопники, мать их… Крепленыши!

– Построю! – заверил рыжий.– Взнуздаю на счет раз. Двум-трем мозги вышибу, остальные по струнке ходить будут. Я тут, кстати, мужичка себе присмотрел – с бумагами разбираться. Не из наших, но башковитый. Возьму, ты не против?

– Бери, твое право. Смотри только, чтоб не стукач.

– Это проверено. Я бы, кстати, и Спортсмена в команду взял: классно работает. Глупо, но классно. Раз босс сказал, что он сам по себе…

– И не думай! – отрезал Берестов.– Гриша ему уже применение нашел: червей кормить!

– Берестов! – донеслось снаружи.

– Уже все! – откликнулся телохранитель. И Корвету: – Запирай коробку и поехали!

Свет прожекторов, пронзавший внутренность гаража, померк. Стало заметно, что снаружи уже совсем светло.

Корвет огляделся в поисках ключей, не нашел и обшарил карманы Крепленого, чье тело уже начало коченеть. Да, ключ был у него в нагрудном кармане. Корвет достал его, вытер испачкавшиеся в крови пальцы о рубашку убитого и отправился запирать гараж.

Через сорок минут светло-голубой «бентли-турбо» Гришавина доставил нового лидера бригады на Мастерскую.

Из метро Ласковин позвонил Зимородинскому. В это время его наверняка можно было застать дома.

– Слава,– сказал он, не представляясь,– можно прислать к тебе двоих ребятишек?

– Присылай,– после небольшой паузы ответил Зимородинский. И еще через полминуты: – Сам – как?

– Расту,– сказал Андрей.– Спасибо!

И повесил трубку. Это дело, которое надо устроить раньше, чем к его фамилии ухитрятся прибавить слово «покойный».

Чтобы как-то развеяться, Ласковин сходил в кино. На «Джуниора». Вид беременного Шварценеггера однажды привел его в отличное настроение. Но на этот раз не сработало. Может быть, виновата погода?

Ласковин пообедал, если можно назвать обедом полдюжины пожилых бутербродов, и позвонил «разведчику» Юре.

– С утра приехал рыжий,– доложил «разведчик».– На кр-рутой тачке! Первый раз такую вижу. Потом – как обычно. («Уже „как обычно“»! – отметил Андрей.) Разъехались кто куда. Где-то в двенадцать приехал мебельный фургон.

– Мебельный?

– Ну да, мебель привезли, клевую такую. А старую увезли. Вроде все. Федька там остался, наблюдает.

– Молодец,– похвалил Ласковин.– А теперь возьми ручку, запиши номер.

– Я запомню,– сказал Юра.– У меня память, как у компа.

– Тогда запоминай! – И Ласковин выдал ему номер Зимородинского.– Зовут Вячеслав Михайлович. Скажешь: вам утром звонили. Да повежливей: это мой сэнсэй. Если он вас возьмет, считайте – крупно повезло! Дальше: если я завтра не позвоню – наблюдение снять. («Хватит школу прогуливать»,– добавил он мысленно.) Это все. Вячеславу Михайловичу звонить лучше вечером, после семи. Удачи!

Голова опять разболелась, и Ласковин проглотил очередную таблетку. У него оставалось примерно полтора часа. Затем – ТОО «Шанкар». Очень возможно, что это будет его последний «укус», но отступать Андрей не будет. Во всяком случае, он неплохо повеселился. Ласковин улыбнулся, вспомнив, какой счет могут выписать ему «тобольцы». И, в частности, гражданин Крепленый. Счет был что надо! Смерти Андрей больше не боялся. Жизнь выглядела слишком мрачной, чтобы за нее цепляться.

Через полтора часа он снова был на Большеохтинском.

А еще через три часа Ласковин проводил взглядом втянутый под лед «чероки» и побрел к метро, прикрывая лицо от сыплющихся сверху хлопьев снега. В прежние времена этот нескончаемый полет огромных снежинок, при почти полном безветрии возникающих из ниоткуда в свете уличных фонарей, Ласковин счел бы красивым. Но теперь то была всего лишь холодная влага, стекающая в ту чашу весов, где уже лежали боль, озноб и безысходность. Андрей был еще жив, и это единственное, что можно было положить на другую чашу.

Глава пятнадцатая

Два часа Ласковин просидел на скамейке в метро. Здесь было тепло, сухо и безопасно. В помоечном своем плащике Ласковин был просто одним из бомжей, существ, от которых, как правило, отводят глаза.

«Буси-до – Путь воина – это путь к смерти. Когда у тебя есть два пути, выбирай тот, что ведет к смерти, потому что слабость твоя толкает тебя на другой. Не рассуждай. Направь мысль на избранный путь и иди. Каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер напоминай себе о смерти. Не позволяй мыслям о долгой жизни завладеть тобой, иначе погрязнешь в пороках и беспутстве. Подумай, как непрочна жизнь воина. Живи так, будто этот день – последний».

Когда-то эти слова из самурайского кодекса неплохо укрепляли дух Ласковина. Теперь же, мысленно повторяя их, он не ощущал прежнего подъема. Может быть, потому, что никогда раньше не оказывался в условиях, когда каждый день действительно может стать последним.

«Если ты умрешь, не достигнув цели, твоя смерть может показаться глупой и никчемной, но зато честь твоя не пострадает!»

Андрей не мог с этим смириться. Он не был ни самураем, ни буддистом, и жизнь не была для него эпизодом в иллюзии бытия.

«Никогда не следует задумываться над тем, кто прав, кто виноват. Никогда не следует думать о том, что хорошо, а что нехорошо… Рассуждающий воин не может принести пользы в бою…»

Было во всем этом что-то ущербное.

«Те, кто держится за жизнь, умирают. Те, кто не боится смерти, живут. Все решает дух. Постигните дух, овладейте им, и вы поймете, что есть в вас нечто превыше жизни и смерти – то, что в воде не тонет и в огне не горит».