Я – инквизитор - Страница 30

Перо Андреева копья стало клониться вниз, и одновременно начал опускать копье и его противник. Он сам, точно так же, как Андрей, припал к холке коня, чтоб тому легче было набрать бег. Быстрей, быстрей! Конский дух бил в ноздри Андрея. Буханье копыт все учащалось. И рос враг-всадник, несущийся навстречу. Теперь уже топот и его скакуна слышал Андрей. Он прижал ратовище копья, изготовил щит…

Последний короткий миг смертельного бега был как блеск молнии. Как блеск солнца на стальном наконечнике копья, устремленном Андрею в глаза. Он сжался, напрягся, готовясь к чудовищному удару… и в последний момент бросил вверх щит, отбивая летящую в лицо смерть и одновременно наклоняя на малую долю дуги собственное копье.

Сшиблись! Копье врага ударило в бок (обманул-таки!), разорвало кольчугу, вошло между ребрами в тело и вышло из спины, натянув мелкие кольца панциря.

Железко копья Андрея, раздробив край вражеского щита, ударило прямо в грудь, пробило кольчугу, грудную клетку и переломилось. Когда огромное тело врага вылетело из седла, вороной конь заржал, поскакал боком прочь, но сейчас же вернулся, толкнул мордой распластавшегося на мокрой траве хозяина-друга.

Воткнувшееся в бок копье тянуло Андрея вниз, но он удержался, обхватил шею коня. Умный зверь, не дожидаясь знака всадника, повернул и рысцой потрусил к своим. Круглый щит Андрея остался на месте поединка. Рядом с обломком его копья.

Больно не было. Но Андрей знал, что умирает. И умрет раньше, чем руки соратников вынут его из седла. Последней мыслью было: не упасть! Обвив руками конскую горячую шею, победитель прижался к жесткой гриве… отошел.

– Приехали, друг! – Водитель тронул Ласковина за плечо.

Андрей открыл глаза. Он чувствовал себя немного лучше, чем полчаса назад. И сон… этот сон был лучше, чем прежние. Но спроси его, почему лучше, Андрей, вероятно, не смог бы ответить.

Глава десятая

Чердак на Советской был раз в пять меньше и намного теплей. Он вплотную примыкал к жилой мансарде, имел небольшое окошко и выглядел почище. На двери его висел замок. Не из тех, что открываются гвоздем. Но замок не соответствовал двери. Три дня назад Андрей вырвал скобу из гнилой доски, потом пристроил обратно. Так, чтобы снаружи дверь выглядела запертой, даже когда он внутри.

Ласковин проспал до девяти и проснулся совершенно разбитым. В таком состоянии впору брать больничный, а не сражаться с мафией. Подкрепив собственную волю несколькими глотками коньяка, отчасти унявшими хотя бы головную боль, Ласковин спустился вниз и вышел на Суворовский. Мысль о завтраке вызывала тошноту. Хотелось лечь в теплую ванну и не вставать. Никогда.

Но ванны не было. Максимум – умывальник на Московском вокзале. Хотя… Андрей посмотрел на часы. 9.22. Через тридцать восемь минут – первый сеанс в люксе. Почему бы и нет? И рану надо обработать как следует: налепленный наспех бактерицидный кровоостанавливающий пластырь стал жестким, как кусок жести.

Андрей нашел открытый галантерейно-парфюмерный магазин, купил мыло, мочалку, разовый пакетик шампуня. Здесь же он приобрел черный свитер, рубашку и нижнее белье. Черный цвет был выбран не в знак траура по погибшей «жигуленке», вернее, не только поэтому, но еще и потому, что пулька «тэтэшки» продырявила в двух местах его кожан. На черном же фоне дырки не так заметны.

Ровно в десять часов Ласковин уже заворачивался в простыню. В сауне было пусто. Два мужика, изгоняющие похмельный синдром, света белого не видели, не то что соседа.

Погревшись минуток двадцать, Ласковин выкупался в холодном бассейне, потом всласть наплавался в теплом, подобрал старый веник, похлестался в парной (очень неплохо для исцеления ушибов и кровоподтеков, которых у Ласковина было на троих), вымылся и, оторвав пластырь, промыл рану. Выглядела она скверно, но была поверхностной. Несколько дней – и затянется. Шрам, правда, будет в три пальца, ну и хрен с ним. Ласковин наложил повязку с английской быстрозаживляющей мазью, забинтовал туго и, завернувшись в простыню, отправился в кафе. Позавтракав сосисками с зеленым горошком, высушил волосы, оделся и покинул сауну уже человеком, а не перележавшим в земле зомби.

Ровно в двенадцать он был у Львиного мостика, где его с нетерпением дожидались «разведчики».

Расположившись на скамейке у горки-мамонтенка, Ласковин выслушал «истории бандитского двора».

Сначала приехали пожарные. И сразу взялись ломать ворота. Из ворот вывалили бандиты, и едва не началась драка. Но не началась. Пожарные уехали. Тут появилась милиция. Эти пробыли почти полчаса, топтались по двору, беседовали, затем вошли внутрь и вышли уже с большой картонной коробкой. Тяжелой, поскольку тащили вдвоем. Затем приехала грузовая с платформой и краном. Погрузили сожженные машины («Бедная моя малышка!» – вспомнил Ласковин) и увезли. Затем прикатили новые тачки. Шесть штук, все крутые, и привезли целую кодлу вооруженных до зубов бандитов. Потом прибыла «техпомощь» и наварила по железному листу сверху на каждую створку ворот. (Разумная мера: сегодня – бензин, завтра, глядишь, связку гранат бросят.) Потом привезли какие-то ящики. Потом стемнело, и наблюдатели ушли домой.

Оба парня были страшно довольны и глядели на Андрея, ожидая похвалы (и получили ее) и продолжения военных действий. Дождались.

– Салабоны, есть закурить? – раздалось сзади.

Ласковин напрягся было, но сразу понял: обычное мелкое хулиганье. Один надвинулся слева, другой – справа. Третий навис сзади. Крутые, как спинка морской свинки. Уселись, притиснули Федю и Юру с двух сторон к Ласковину. Шелупонь. На пацанву наехать, старушку в темном подъезде облегчить. Ласковина не заметили – со спины подошли. А со спины он почти как Федя. Ну, помускулистей чуть.